Самая дорогая буква в мире

Очередная история из книги Льва Успенского "Слово о словах"  

      Буква "ъ", так называемый "твердый знак", сейчас ведет себя тихо и смирно, на страницах наших книг.
Как маленький скромный труженик, она появляется то тут, то там и выполняет всегда одну и ту же работу.
Сравните такие пары слов:
обедать и объедать сесть и съесть

В чем разница между словами, которые в эти пары входят?
В слове "съесть" звук "е" произносится не так, как мы его обычно выговариваем в середине слов, а так, как в начале: не как "е", а как "йэ". Ведь в начале слов буква "е" означает всегда не звук "е", а два звука: "й"+"е".
А раз это так, то у нас и создается впечатление, что слово с "ером" внутри произносится раздельно, как бы в два приема, с "двумя началами": Об + явление; суб + ект.
Поэтому говорят, что у твердого знака здесь роль разделителя. Но кроме того (и это мы уже отмечали), он просто заменяет собою "йот".
Что ж, работа не слишком заметная, но необходимая. Правда, у твердого знака-"ера" есть в ней некоторый соперник, его меньшой братец -- "ерь", или "ерик", -- мягкий знак. Но труды между ними поделены: мягкий знак выступает там, где согласный звук перед "разделением" якобы смягчается; твердый должен указывать на отсутствие такого "смягчения" после приставок (хотя, признаться, в живой, звучащей речи это различие просто не замечается):
вь + юга, но въ + явь; убь + ет и объ + ект.

Так или иначе, "ер" работает, трудится. Попытайтесь убрать его с места, произойдет недоумение: читающий растеряется, не узнает самых обычных слов. Что значит "подезд"? Что значит "вявь", если рядом стоит "вязь"? Итак, спасибо полезной букве, твердому знаку!
Но это только сейчас он стал таким тихим, скромным и добродетельным.
Недалеко ушло время, когда не только школьники, учившиеся грамоте, -- весь народ наш буквально бедствовал под игом этой буквы-разбойника, буквы-бездельника и лодыря, буквы-паразита.
Тогда о твердом знаке с гневом и негодованием писали лучшие ученые-языковеды.* Тогда ему посвящали страстные защитительные речи все, кто желал народу темноты, невежества и угнетения. Может быть я преувеличиваю? Судите сами.

---

* "Немой место занял, подобно, как пятое колесо!" -- сердито говорил о твердом знаке М. В. Ломоносов еще в XVIII веке.

---

Возьмите первую фразу предыдущего абзаца:
Тогда о твердомъ знаке съ гневомъ и негодованiемъ ...

Еще не так давно, в 1917 году, напиши я ее, мне при шлось бы поставить в ней четыре твердых знака: на конце слов "твердом", "с", "гневом", "негодованием". И во всех этих случаях он стоял бы там совершенно зря. С ним или без него каждый прочел бы эту фразу совершенно одинаково. Он ничему не помогал, ничего не выражал, решительно ничего "не делал".

Так вот теперь и прикинем: дешево ли обходилась нашему народу в те дни эта буква-лодырь?

Я читаю знаменитый роман Льва Толстого "Война и мир". Это старинное издание: оно вышло в свет в 1897 году и состоит из четырех одинаковых томиков, по 520 страниц в каждом. Всего в нем 2080 страниц.

Интересно, нельзя ли подсчитать: сколько на таких 2080 страницах уместилось букв вообще и какую долю этого числа составляли тогда твердые знаки?

Это легко. На каждой странице в среднем 1620 букв. Из них -- тоже в среднем на страничку приходится 54--55 твердых знаков. Здесь побольше, там поменьше, но в среднем так. Кто знает арифметику, подсчитает: это три с небольшим сотых общего числа -- 3,4 процента.

Теперь ясно: на 2080 страниц романа высыпала армия в три миллиона триста семьдесят тысяч букв. Каждая из них выполняет свою боевую задачу: каждая помогает вам усвоить мысль гениального писателя. И вдруг среди этих черных солдат замешалось 115 тысяч безоружных и никчемных бездельников, которые ровно ничему не помогают. И даже мешают. Можно ли это терпеть?

Если бы все твердые знаки, бессмысленно рассыпанные по томам "Войны и мира", собрать в одно место и напечатать подряд в конце последнего тома, их скопище заняло бы 70 с лишком страничек.

Это не так уж страшно. Но ведь книги не выпускаются в свет поодиночке, как рукописи. То издание, которое я читаю, вышло из типографии в количестве трех тысяч штук. И в каждом его экземпляре имелось -- хочешь или не хочешь! -- по 70 страниц, занятых одними, никому не нужными, ровно ничего не означающими, "твердыми знаками". Двести десять тысяч драгоценных книжных страниц, занятых бессмысленной чепухой! Это ли не ужас?

Конечно, ужас! Из 210 тысяч страниц можно было бы сделать 210 книг, таких, как многие любимые вами, -- по тысяче страниц каждая. "Малахитовая шкатулка" напечатана на меньшем числе страниц. "Таинственный остров" занимает 780 таких страничек. Значит, 270 "Таинственных островов" погубил, съел, пожрал одним глотком твердый знак!

Не смотрите как на пустяк на то, что я рассказал вам сейчас.

Постарайтесь представить себе ясно всю картину, и вы увидите, как буква может буквально стать народным бедствием.

Если на набор "Войны и мира" требовалось тогда, допустим, 100 рабочих дней, то три с половиной дня из них наборщики неведомо зачем набирали одни твердые знаки.

Если на бумагу, на которой напечатан этот роман, понадобилось вырубить, скажем, гектар хорошего леса, то целая роща в 20 метров длиной и 13 шириной пошла на те 210 томиков, в которых нельзя прочитать ровно ничего. Ни единого звука!

Становится прямо страшно. Но все это еще сущие пустяки. Разве в 1894 году была издана одна только "Война и мир"?

Нет, мы знаем: одновременно с ней вышло в свет еще около тысячи различных книг, толстых, тоненьких, разных. Будем считать, что каждая из них в среднем имела только 250 страничек и печатались они в те времена в очень небольшом количестве -- по тысяче штук.

И тогда выйдет (а все это очень преуменьшенные цифры), что в старой, царской России в те дни ежегодно печаталось около восьми с половиной миллионов страниц, сверху донизу покрытых нелепым узором из сплошных твердых знаков. Целая библиотека -- из многих тысяч томов, по тысяче страниц в каждом.

За этот счет можно было выпустить десятки увлекательных романов, десятки важных научных работ на той же бумаге. А ее съел твердый знак! Можно было напечатать на ней сотни букварей, тысячи полезнейших брошюр... Десятки тысяч человек стали бы читать эти книги, если бы они вышли в свет. Но все их пожрал твердый знак!

Так было тогда, когда книги выходили в свет по тысяче, по две, по три тысячи штук каждая (и то только самые ходкие из них, самые популярные). А ведь теперь наши книги издаются в миллионах экземпляров; каждый год у нас в СССР в свет выходят десятки тысяч изданий под разными заголовками. Так сами подумайте, что произошло бы, если бы твердый знак не был в свое время разбит наголову, взят в плен, лишен всех своих старых прав и посажен за нынешнюю скромную работу...

Вам, наверное, все это покажется странным: ну, а неужели же люди до того времени не замечали и не понимали такой ясной вещи? Как же они мирились с подобной ахинеей?

Царские правители отлично видели все, что "творил" твердый знак. И тем не менее они всячески заступались за него. Почему? Да, пожалуй, именно потому отчасти, что он делал книгу чем-то более редким, более дорогим, отнимал ее у народа, прочным забором вставал между ним и знанием, черным силуэтом заслонял ясный свет науки. Им того и хотелось.

А советская власть не могла потерпеть этого даже в течение года. Уже в 1918 году буква-паразит испытала то, что испытали и ее хозяева-паразиты, бездельники и грабители всех мастей: ей была объявлена решительная война. Не думайте, что война эта была простой и легкой. Люди старого мира ухватились за ничего не означающую закорючку "ъ" как за свое знамя.*